«Мне очень захотелось поделиться этой мыслью с людьми, чтобы было чуть больше человечности»: интервью с Санией Биккиной

В соцсетях вы много раз упоминали, что книга «не входила в ваши планы» и «получилась случайно». Расскажите подробнее, как такое могло произойти?

Для меня это сложный вопрос, потому что я не понимаю, с какого конца на него отвечать. Книги для меня всегда были большой частью жизни. В детстве я очень много читала, уроки литературы были моими любимыми. Потом я два года работала психологом в государственной школе маленького города, где прямо в своём кабинете собрала библиотеку — там было больше ста книг. Причём были разные книжки: про футбол, например, или что-то вроде «Лёгкий способ бросить курить». Были и прекрасные книги от «Самоката», «Белой вороны», «Розового жирафа». Я понимала, что книжки — это гораздо прикольнее, чем какие-то серьёзные разговоры, потому что они помогают понять что-то про себя. Для меня книга была единственным способом выражения мысли, который я понимаю. Я не могу станцевать, другие формы искусства мне не близки, а тексты — очень понятный метод.

У «Перемещённых» история вышла так: где-то весной моя сестра сказала, что можно отправить текст на конкурс издательства «Белая ворона». До этого я уже пробовала писать — какие-то маленькие сказки — но именно большое, полноценное произведение писала в первый раз. У меня была хорошая структура, многоактный план, который очень помог, поэтому масштабно разворачивать историю было несложно. Я работала довольно быстро, чтобы успеть, и в начале августа уже отправила готовый текст.

После прочтения ваших постов о книге в соцсетях мне показалось, что для вас более удивительным и сокровенным оказался процесс работы над уже имеющимся текстом, редактура или возможность видеть свою книгу в физическом воплощении. Так ли это?

Работать над книжкой мне реально понравилось. Мне понравилось и писать, и заниматься редактурой, так как это возможность посмотреть на текст профессиональным взглядом, что-нибудь придумать или сделать более осмысленным, правильным. Мне редактор говорит: «Вот здесь не считывается, смотри правки», — и я смотрю и понимаю: «Действительно».

С бумажным экземпляром у меня довольно сложные отношения. Сейчас это чуть меняется, но книжку всё равно стараюсь в руки не брать. Я её не открывала и не знаю, как она оформлена внутри. После печати было довольно странно, когда мне нужно было подписать книгу, например. Хотя в какой-то момент я привыкла, но до сих пор, когда я вижу какую-нибудь рецензию или обзор, когда мне показывают обсуждения на подкастах, думаю: «Я же просто сидела дома, писала то, что хотела написать». Знаете, как иногда просто сидишь и делаешь что-то хорошее для себя. А потом какие-то люди обсуждают это, и я думаю: «Что???».

Я знаю, что вы много работали с беженцами. Как ваш опыт работы психологом помог в написании книги?

Работа психологом дала мне детализированное понимание, как всё устроено и что происходит с людьми, которые находятся в таких обстоятельствах. Я помню, как ко мне пришла идея написать книгу: я сижу в пункте временного размещения, а вокруг происходит жизнь. Тут бабушки сидят, люди ходят, кто-то сумки несёт. И все разговаривают, все в телефонах сидят. Я тогда подумала, что это настолько потусторонняя жизнь, настолько непохожая на что-то нормальное, настоящее.

В обыденном сознании беженцы чаще всего — это люди с котомками, в каких-нибудь оборванных вещах, которые куда-то бредут, которым ничего не надо от жизни. Они изначально были очень бедные, они останутся бедными. И их будто бы не очень жалко, потому что это как бы отдельный сорт людей, они всегда другие, далёкие, непохожие на нас. На самом же деле, беженцы — это ровно такие же люди, только они находятся в некоем вывернутом мире, довольно странно устроенном, со своими правилами и сложностями.

Вы много раз упоминали, что в этой книге хотели поговорить о беженцах «нестрашно». Не боялись ли вы, что это «нестрашно» может перерасти в «просто», что читатели могут подумать, что вы специально избегаете особо острых тем?

Я сама не люблю страшные тексты, не люблю, когда из меня вытягивают страх. Для меня с детства, например, страшные фильмы про войну — это прямо кошмар. Я уверена, что можно поговорить про какие-то сложные вещи, не погружаясь в бесконечный страх и ужас. Это первое. А второе: беда в том, что наблюдатель со стороны навешивает много страха на людей, которые сталкиваются с трагедией: потерей дома, миграцией, заболеванием, смертью — чем угодно. Появляется много инаковости, чужеродности, непонимания, что сказать и как отреагировать. Никто не приближается к этим людям, и мы знаем кучу таких историй: кто-то узнал про диагноз, половину друзей потерял сразу, а вторая половина рыдает и не знает, что делать.

Те, кто живёт в ПВР или даже в семьях, оказываются в таком пузыре. Но по сути они живут обычную жизнь, просто в ней есть переменные, связанные с этим трагичным опытом. Им тоже надо ходить в школу, им тоже хочется новую стрижку, новый маникюр или какого-нибудь пирожного. Влюбиться тоже хочется, друзей найти, кому-то хочется развестись. У подростков тот же пубертат, то же желание сепарироваться от родителей. Эта жизнь так же течёт, просто есть ещё рана сбоку, большая-большая потеря. Мне очень хотелось, чтобы можно было заглянуть в этот мир, представить его. Например, когда ребёнок, живущий в ПВР, приходит в парикмахерскую, и от него отсаживаются люди, ему от этого плохо. И поэтому надо упрощать: да, это трагедия, но не такая, которую надо бояться как чуму. Мне очень захотелось поделиться этой мыслью с людьми, чтобы было чуть больше человечности.

Если для читателей, которые не знакомы с беженством, книга может стать входом в этот особый мир, то как вы думаете, может ли ваша книга помочь самим людям, которые оказались в этой ситуации?

Я не знаю, мне сложно сказать. Я надеюсь, что для кого-то это могло бы быть опорой, но цели такой у меня не было. Я верю в теорию мёртвого писателя, в то, что, как только книжка выходит, писатель больше не имеет своего мнения. Что я хотела сказать, как люди это прочитают? Не знаю. Чаще я сталкивалась с другой реакцией, когда взрослые из хороших, благополучных семей приходили и говорили, что поняли своего подростка. А в этих семьях ничего не было про беженство.


Я думаю, что это неудивительно, потому что главная героиня Аделия показана именно как подросток, и я узнавала в ней себя и своих друзей. Но при этом она вызывает очень разносторонние чувства, потому что, с одной стороны, её хочется пожалеть, восхититься ей, но иногда она немного раздражает. Вы специально создавали такие эмоциональные качели?

Вообще не создавала. Мне в издательстве говорили, что она какая-то там недобрая девочка, странная. Из одного подкаста у меня есть фраза: «Это наши любимые неприятные героини». Честно говоря, мне за неё обидно, мне кажется, она очень нормальная. Мы же все неидеально скроены, у нас у всех есть кнопочки, которые срабатывают периодически.

Мне ещё говорили, что у неё неидеальный папа. Я думала: «Боже, да это идеальный папа». Это просто мужик на все сто. Ну правда, пойди поищи такого папу. Мне прямо за него было очень обидно. И даже за маму обидно. Мне кажется, мама тоже хорошая. Просто... из своего мира. В общем, я там всех люблю защищать.


В конце «Перемещённых» Аделия буквально врывается во взрослый мир и разрушает сложившуюся в лагере довольно несправедливую систему власти. И лично мне финал показался немного утопичным. Как вы думаете, такое могло произойти в реальности?

Финал правда очень милый — вот такое слово подберу. И мне хотелось, чтобы он был милым, чтобы можно было выдохнуть под конец. Это как мышки в «Золушке», знаете, когда всё тяжело-тяжело, потом появляются мышки, и становится чуть полегче. Но при этом я не вижу в своем финале ничего фантастического: нельзя сказать, что это совсем невозможно. Я не знаю, нужно ли было сделать по-другому. Как будто бы должен быть хороший конец, потому что книжка 12+, и она не может быть мрачной. Это просто против жанра.

Ваша книга оказалась в списке премии «Ясная поляна» в номинации «Молодость». Что это значит для вас?

Я не знаю. Я поняла, что это прикольно, только когда меня очень много людей разом поздравили. Тогда я подумала, что это что-то значит. Знаете, у людей есть мечты, например, поехать на Евровидение. А у меня такой мечты не было. Достичь чего-то без мечты довольно приятно. Я иногда думаю, не воспринимаю ли я это слишком легкомысленно. Пытаюсь понять, как я к этому отношусь. Наверное, я просто хочу написать что-нибудь ещё.


У вас уже есть идеи для новых сюжетов?

Куча. Мне бы выбрать (смеётся). Знаете, я так скажу: я бы написала что-нибудь ещё, но я не уверена, что смогу написать что-нибудь кроме этой книжки. Это тоже сложно, потому что я не писатель, безусловно. И это значит, что мне нужно сначала понять, как книжки пишутся.

Я думаю, у вас обязательно получится написать что-то ещё. Спасибо вам большое за интервью!