Theatrum mundi или театр мира — метафорическая концепция, особенно популярная в период барокко среди некоторых писателей. Но так или иначе обращались к ней и русские классики, причём авторы разных эпох и поколений. ЛИФТ публикует серию заметок студента филологического факультета Евгения Петрова, посвящённых концепции мира как театра в русской классической литературе. Сперва речь пойдёт о романе «Мелкий бес» Фёдора Сологуба.
Место действия романа «Мелкий бес» — неназванный прямо провинциальный город, вобравший в себя, судя по всему, черты Крестцов и Вытегры, с которыми был связан сам автор. Жители этого затерянного города на первый взгляд ведут жизнь, не раз обличаемую в классической русской литературе ещё со времён Гоголя и Островского. Грязь, хамство, жадность, лицемерие, скудоумие — может показаться, перед читателем знакомая жёсткая сатира на пороки и ограниченность провинциального общества, только не высмеивающая, а отчего-то пугающая. Но автор не пытается показать нам, откуда берутся недостатки персонажей, как это свойственно для критического реализма, их характеры даны нам как будто сразу — аксиомами, чуть ли не в лучших традициях классицизма.
Есть здесь даже вроде бы и резонёр — Надежда Васильевна Адаменко, которая интересуется прогрессом в гимназическом образовании и читает Чехова. Но что-то и в ней не так, и она, так же, как и остальные, ведёт себя странно — например, вместо спокойного прямого отказа Володину, которого она не может бояться, разыгрывает нелепую сцену с Мишенькой — ссылается на чужое решение. Почти все герои романа не высказывают свои мысли и чувства напрямую, зачастую даже не могут сформулировать их сами себе, как это происходит с Людмилой Рутиловой и Сашей Пыльниковым, когда они друг в друга влюбляются. Особняком в этом смысле стоит главный герой — медленно впадающий в безумие и паранойю учитель Передонов. Казалось бы, он хоть и испытывает в основном либо страх, либо ненависть, несмотря на свою принципиальную косность, всё-таки часто говорит то, что думает на самом деле — что хочет должность, что хочет выгодно жениться, что все хотят его обмануть, что считает современные книги дурью итд. Но и Передонов не выглядит персонажем с человеческой мотивировкой — он совершает бестолковые злодейства, характерные больше для ребёнка, например, без выгоды для себя подставляет свою служанку перед Варварой или срывает шишки чертополоха, чтобы «лепить их в шкуру» коту. При этом фигура главного героя оказывается отнюдь не простым изображением персонифицированного мелкого беса — название романа на поверку не о нём, а за реалистической ширмой злого города мещан скрывается модернистский мифотворческий проект.
С привычной логикой психологизма герои романа не дружат, ругаются, угрожают друг другу и с лёгкостью об этом забывают, продолжают тут же вместе гулять и пить. Почему? Здесь стоит обратить внимание на символизм и навязчивые образы, которые также временами придают произведению мистический и нуарный модусы взамен напрашивающемуся первоначально сатирическому (сатиры и вовсе в тексте почти не чувствуется, осуждение герои могут вызывать у читателя, но авторская интонация бесстрастна). Персонажи «Мелкого беса» не раз сравниваются напрямую с куклами, их неестественность подчёркивается. Яркий пример: «Из Летнего сада Передонов стремительно пошёл к Вершиной. Он шёл быстро и ровно, однообразно махал руками, бормотал что-то; на лице его, казалось, не было никакого выражения, — как у заведённой куклы, было оно неподвижно, — и только какой-то жадный огонь мертво мерцал в глазах». Театральность, «неживость» героев акцентируется центральной сценой маскарада в романе — каждый герой переодевается в какое-то животное, которому соответствует и с которым часто образно связывается в тексте (Володин — баран, Пыльников — девочка, гейша).
Это намекает нам: мотивации героев в «Мелком бесе» продиктованы самой природой изображаемого художественного мира, больше всего напоминавшего кукольный театр, в котором за нити дёргает какая-то сила извне. Но что же это за сила? На роль кукловода напрашивается образ Недотыкомки, которую Передонов начинает видеть в середине романа и которая окончательно сводит его с ума. Но зачем кукловоду являться и «томить коварной улыбкою» одну из своих марионеток? Зачем сводить с ума собственную заводную куклу? Да и сам автор разделяет образ Недотыкомки, Передонова и Мелкого Беса: «Нет, мои милые современники, это о вас я писал мой роман о Мелком Бесе и жуткой его Недотыкомке, об Ардалионе и Варваре Передоновых...». А в своём стиховторении о Недотыкомке Сологуб обращается к ней за помощью.
В конце романа появляется образ некоего аморфного чудовища, которое якобы пытается подчинить волю Передонова, и этот загадочный демон считается одной из возможных трактовок названия. На мой взгляд, Мелкий бес — неперсонифицированная сила, это и есть «Theatrum mundi» в романе Сологуба. Недотыкомка ассоциируется с нарождающейся от отчаяния душой Передонова, потому она и неприкаянное нечто, что не может воссоединиться с героем, стать его полноценной частью, ведь герой кукла и не способен душу вместить. Поскольку модернистские романы напрашиваются на трактовку развёрнутой метафорой, предложу свой вариант: кукла начинает чувствовать, видеть свою душу — оживать, но боится этого, так как создана по другим правилам и подчиняется Мелкому бесу, и в итоге сходит с ума от невозможности ни быть куклой, ни стать человеком. При этом очень вероятно, что «Мелкий бес» предполагает вариативность трактовок, их неоднозначность.
Другое дело, что в романе по-новому трактуется метафора «Theatrum mundi» — «мир театр, и люди в нём куклы под руководством зла». Сама человеческая природа такова, в ней, а отнюдь не в способах общественного устройства заложен Мелкий Бес, заложено томление от Недотыкомки — собственно, речь идёт о неприкаянности человека по природе, его беспомощности перед собственной человеческой судьбой. По Сологубу нельзя объяснить зло средой или экономикой, оно — мы сами, оно иррационально. И человек раз за разом выстраивает общество спектакля, потому что он может существовать только в спектакле. Именно поэтому текст Сологуба кажется таким пессимистичным — выбраться из-под власти театра, в котором правит Мелкий бес, кажется, почти невозможно. Надежду в романе даёт тот факт, что играть спектакль о Недотыкомке не единственный возможный вариант — любовная линия Саши и Людмилы словно даёт понять: можно начать играть в собственный театр поверх мирового — правда и здесь, конечно, есть опасность свести всё к карнавалу под давлением того же Мелкого беса.
Есть здесь даже вроде бы и резонёр — Надежда Васильевна Адаменко, которая интересуется прогрессом в гимназическом образовании и читает Чехова. Но что-то и в ней не так, и она, так же, как и остальные, ведёт себя странно — например, вместо спокойного прямого отказа Володину, которого она не может бояться, разыгрывает нелепую сцену с Мишенькой — ссылается на чужое решение. Почти все герои романа не высказывают свои мысли и чувства напрямую, зачастую даже не могут сформулировать их сами себе, как это происходит с Людмилой Рутиловой и Сашей Пыльниковым, когда они друг в друга влюбляются. Особняком в этом смысле стоит главный герой — медленно впадающий в безумие и паранойю учитель Передонов. Казалось бы, он хоть и испытывает в основном либо страх, либо ненависть, несмотря на свою принципиальную косность, всё-таки часто говорит то, что думает на самом деле — что хочет должность, что хочет выгодно жениться, что все хотят его обмануть, что считает современные книги дурью итд. Но и Передонов не выглядит персонажем с человеческой мотивировкой — он совершает бестолковые злодейства, характерные больше для ребёнка, например, без выгоды для себя подставляет свою служанку перед Варварой или срывает шишки чертополоха, чтобы «лепить их в шкуру» коту. При этом фигура главного героя оказывается отнюдь не простым изображением персонифицированного мелкого беса — название романа на поверку не о нём, а за реалистической ширмой злого города мещан скрывается модернистский мифотворческий проект.
С привычной логикой психологизма герои романа не дружат, ругаются, угрожают друг другу и с лёгкостью об этом забывают, продолжают тут же вместе гулять и пить. Почему? Здесь стоит обратить внимание на символизм и навязчивые образы, которые также временами придают произведению мистический и нуарный модусы взамен напрашивающемуся первоначально сатирическому (сатиры и вовсе в тексте почти не чувствуется, осуждение герои могут вызывать у читателя, но авторская интонация бесстрастна). Персонажи «Мелкого беса» не раз сравниваются напрямую с куклами, их неестественность подчёркивается. Яркий пример: «Из Летнего сада Передонов стремительно пошёл к Вершиной. Он шёл быстро и ровно, однообразно махал руками, бормотал что-то; на лице его, казалось, не было никакого выражения, — как у заведённой куклы, было оно неподвижно, — и только какой-то жадный огонь мертво мерцал в глазах». Театральность, «неживость» героев акцентируется центральной сценой маскарада в романе — каждый герой переодевается в какое-то животное, которому соответствует и с которым часто образно связывается в тексте (Володин — баран, Пыльников — девочка, гейша).
Это намекает нам: мотивации героев в «Мелком бесе» продиктованы самой природой изображаемого художественного мира, больше всего напоминавшего кукольный театр, в котором за нити дёргает какая-то сила извне. Но что же это за сила? На роль кукловода напрашивается образ Недотыкомки, которую Передонов начинает видеть в середине романа и которая окончательно сводит его с ума. Но зачем кукловоду являться и «томить коварной улыбкою» одну из своих марионеток? Зачем сводить с ума собственную заводную куклу? Да и сам автор разделяет образ Недотыкомки, Передонова и Мелкого Беса: «Нет, мои милые современники, это о вас я писал мой роман о Мелком Бесе и жуткой его Недотыкомке, об Ардалионе и Варваре Передоновых...». А в своём стиховторении о Недотыкомке Сологуб обращается к ней за помощью.
В конце романа появляется образ некоего аморфного чудовища, которое якобы пытается подчинить волю Передонова, и этот загадочный демон считается одной из возможных трактовок названия. На мой взгляд, Мелкий бес — неперсонифицированная сила, это и есть «Theatrum mundi» в романе Сологуба. Недотыкомка ассоциируется с нарождающейся от отчаяния душой Передонова, потому она и неприкаянное нечто, что не может воссоединиться с героем, стать его полноценной частью, ведь герой кукла и не способен душу вместить. Поскольку модернистские романы напрашиваются на трактовку развёрнутой метафорой, предложу свой вариант: кукла начинает чувствовать, видеть свою душу — оживать, но боится этого, так как создана по другим правилам и подчиняется Мелкому бесу, и в итоге сходит с ума от невозможности ни быть куклой, ни стать человеком. При этом очень вероятно, что «Мелкий бес» предполагает вариативность трактовок, их неоднозначность.
Другое дело, что в романе по-новому трактуется метафора «Theatrum mundi» — «мир театр, и люди в нём куклы под руководством зла». Сама человеческая природа такова, в ней, а отнюдь не в способах общественного устройства заложен Мелкий Бес, заложено томление от Недотыкомки — собственно, речь идёт о неприкаянности человека по природе, его беспомощности перед собственной человеческой судьбой. По Сологубу нельзя объяснить зло средой или экономикой, оно — мы сами, оно иррационально. И человек раз за разом выстраивает общество спектакля, потому что он может существовать только в спектакле. Именно поэтому текст Сологуба кажется таким пессимистичным — выбраться из-под власти театра, в котором правит Мелкий бес, кажется, почти невозможно. Надежду в романе даёт тот факт, что играть спектакль о Недотыкомке не единственный возможный вариант — любовная линия Саши и Людмилы словно даёт понять: можно начать играть в собственный театр поверх мирового — правда и здесь, конечно, есть опасность свести всё к карнавалу под давлением того же Мелкого беса.
#рецензии #классика
