Публикации
Впечатления

«Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский» Мигеля де Сервантеса: трагедия или комедия?

Мы продолжаем не только писать о новинках, но и вспоминать о классических, хрестоматийных текстах. Сегодня речь пойдёт о бесспорном шедевре, который одновременно далеко не каждый может дочитать до конца. «Дон Кихот» кажется комичной историей нелепого обедневшего дворянина, но почему эта книга так ценится и считается одной из самых великих? Есть ли в фигуре Рыцаря Печального образа что-то глубокое и трагичное? Рассуждает Евгений Петров.
Писать об этой книге всегда непросто, учитывая, сколько за четыре столетия сказано и написано. Но хочется, во многом, потому что с течением времени на первый план выходят её разные эстетические аспекты.

Трагику в «Дон Кихоте» увидели ещё романтики (Ф. Шлегель), развили мыслители и литературоведы XX века (А. Кастро., М. Унамуно). Если современники Сервантеса читали «самую смешную книгу» (Ф. Лерма), то, начиная с XX века, в ней всё чаще замечают экзистенциальную драму, трагедию экзальтированного гуманиста, который проигрывает и трактирщику, и стаду баранов, и власть имущим с их спектаклем, проигрывает изощрённому и неотступному бакалавру, — в общем, всей объективной реальности. Так в романе Сервантеса обозначает своё присутствие трагизм, который изначально находится как бы на заднем плане общего фона юмора и сатиры, но в то же время совершенно от них неотделим. Трагизм «Дон Кихота» вырастает как раз из юмора, из смешных на первый взгляд побиваний камнями, из неблагодарности освобождённого и. т. д.
Двойственные отношения персонажа с художественным миром — характерное явление в большой литературе, которая не может не быть противоречива по своей природе, как не может не быть противоречив сам феномен искусства. Фигура Дон Кихота, её путь в тексте — это одновременно две разных оппозиции «я» и «мир». С одной стороны Дон Кихот — самозванец, он не может заполнить желаемую им роль странствующего рыцаря, на лицо и авторское осмеяние, — признаки сатиры. С другой — Рыцарь Печального Образа не вмещается в изначально отведённую ему миром роль безумца, бедного идальго, помешанного на мифе о рыцарстве. Безумными идеями, но (как в знаменитой истории с мальчиком) подчас оправданными порывами, Дон Кихот как герой трагический противостоит миру материальному, где нет (и не было) места ни мифическому рыцарству, ни мифическим его идеалам. Что касается именно драматизма, то противоречие между внутренней свободой самоопределения и внешней несвободой самопроявления заложено изначально. Ведь Дон Кихот — герой не просто смешной и нелепый, но, особенно это заметно во втором томе, свою нелепость подспудно осознающий (а в конце и напрямую от неё страдающий). Важно, что во втором томе он не только сумасшедший, но человек, ставший заложником собственной роли, которую навязывают именитые читатели-персонажи. Это не только персонаж, являющийся жертвой собственного неправильного восприятия текстов, но и персонаж, который буквально — жертва текста о самом себе. Подобный мета-романный мотив также скорее трагичен. В эпоху модерна драму персонажа-заложника-текста, только уже заложника не героев-читателей, а самого нарратива, опишет Набоков в «Защите Лужина» (и там будет тоже о мономании).

«Дон Кихот» остаётся смешной и грустной, но светлой книгой о судьбе героя-идеалиста, который в конце жизни постепенно осознаёт, что боролся не с великанами. Но справедливо ли он так раскаивается ближе к финалу? Ведь если бы он не был в чём-то героем, ему было бы не выйти живым из клетки со львом. На такие вещи исключительно сатирический герой, конечно же, не способен.
#классика #рецензии #эссе